Судьба казака Василия Кирпичева
Оглавление / О книге / От автора / Стр - 1 / Стр - 2 / Стр - 3 / Стр - 4 / Стр - 5 / Стр - 6 / Стр - 7 / Стр - 8 / Стр - 9 / Стр - 10 / Стр - 11 / Стр - 12 / Стр - 13 / Стр - 14 / Стр - 15 / Стр - 16 / Стр - 17 / Стр - 18 / Стр - 19 / Стр - 20 / Стр - 21 / Стр - 22 / Стр - 23 / Стр - 24 / Стр - 25 / Стр - 26 / Стр - 27 / Стр - 28 / Стр - 29 /
16. ВОРКУТА. ШАХТА № 27. ИНСТИТУТ КУЛЬТУРЫ НА НАРАХ
В. В.: Мне пришлось отбывать срок в Воркуте в том возрасте, в котором мои сверстники и земляки получали образование, учились в училищах и институтах. Но мои воркутинские годы стали для меня временем освоения знаний, умений и навыков, которые дали мне возможность стать через несколько лет, хотя и не дипломированным, но востребованным культработником. Это воплотилось в реальность благодаря тому, что в воркутинские бараки часто попадали люди, которые были профессионалами в различных видах творческой, художественной деятельности. Я благодарен своей судьбе, что она подарила мне счастливую возможность общения с такими людьми.
О чем мечтал после отработанной смены каждый из каторжан? Получить свою пайку и завалиться спать, чтобы к началу следующей переклички хоть как-то восстановить свои силы. Большинство обитателей бараков были мрачными, озлобленными доходягами, которым не было дела ни до чего.
Я был не такой. Во-первых, потому что был молодой и здоровый. Во-вторых, - был общительным от природы. В бараке можно было ходить вдоль нар и заводить разговоры и знакомства.
А тяготение к музыке у меня зародилось еще в родном хуторе, где кумир моего детства дядя Семен был известным на всю округу гармонистом. Первые уроки игры на гармони я получил от него, и мечта научиться играть не покидала меня никогда.
Среди заключенных нашлось немало парней, занимавшихся музыкой. Настоящим виртуозом - аккордеонистом был, например, Володя Преображенский. Его отец был директором Дома культуры в Костроме, поэтому у этого музыканта была кличка «Кострома».
Хорошим баянистом был Петр Цыбулин. Оперным певцом был заключенный Орлов.
Первые годы в Воркуте мы жили «под замком». Из бараков нас выводили на работу, а с работы приводили и запирали. Через несколько лет после войны, когда поток «изменников и предателей Родины» стал иссякать, началось смягчение, ослабление режима. В структуре лагерей появилась «культурно-воспитательная часть» (КВЧ), в рамках деятельности которой проводились показы кинофильмов, а также стали возможными различные формы художественной самодеятельности.
Создание этих КВЧ проходило с большим трудом. Вышестоящие ГУЛАГовские генералы и слышать не хотели о каких-то там концертах для зэков. Работа и работа - вот чем они должны заниматься. Но нижестоящим руководителям удалось убедить начальствующую верхушку в том, что любая культурная работа способствует улучшению морально-психологического климата на шахтах, и в конечном итоге способствует повышению производительности труда.
Что такое было - посмотреть «Серенаду солнечной долины»? С песней «Купите фиалки», которую я сразу запомнил, и она звучала во мне постоянно, когда я работал? Или фильм «В шесть часов вечера после войны» с замечательными песнями Тихона Хренникова? После однообразия лагерных будней это было прикосновением к чуду.
Когда разрешили получение посылок, многим из заключенных родные прислали музыкальные инструменты - баяны, трофейные аккордеоны - их много попало в страну после войны. Но они долго лежали на складах, потому что начальство никак не могло представить, что контингент шахт мог держать в своих руках что-нибудь кроме шахтерской лопаты.
Назревал конфликт. Вопрос был окончательно решен положительно, когда Володю Преображенского в туалете вынули из петли после того, как ему много месяцев не выдавали присланный аккордеон. К счастью, он остался живым, и стал, пожалуй, главным артистом в нашей «лагерной филармонии». Помню, как он с блеском исполнял в концертах «Чардаш» В. Монти.
Я возобновил свои занятия под руководством Петра Цыбулина на казенном баяне, который был в КВЧ. И вскоре понял, что надо иметь свой инструмент.
Но за прошедшие годы все изменилось в жизни моей семьи - матери и сестер. После того, как всех мужчин в хуторе забрали на фронт, мою старшую сестру Асю с ее восемью классами образования (по тем временам такое образование считалось чуть ли не высшим) назначили председателем сельсовета. И после окончания Сталинградской битвы райком партии поручил ей организовать мобилизацию молодежи на восстановление города. Вместе с молодыми девчонками из Киквидзе (в этой группе была и Маруся Коробкова) она приехала в разрушенный город. В отличие от других приехавших, она выдержала все трудности, проявила незаурядный характер и организаторские способности. Ей дали комнату в общежитии Тракторного завода и она осталась работать в Сталинграде. В Лестюхах без мужчин в семье жить стало просто невозможно. Поэтому Ася «перетащила» мать и младших сестер Таю и Машу к себе в общежитие на Тракторном. Благодаря начавшейся переписке все уже знали, где я нахожусь, и - когда меня ждать.
К этому времени я уже собрал нужную сумму и через бухгалтера И. Г. Функа послал деньги в Сталинград, чтобы родные купили и прислали мне баян. Он тоже полежал на складе, но наш лейтенант (начальник КВЧ) помог мне его «выручить».
На 27-й шахте вор в законе Эмир имел большую власть. Он «посодействовал» тому, чтобы меня поставили на работу в расчетную часть бухгалтерии начислять зарплату. В каждую бригаду (бригаду откатчиков, бригаду проходчиков и др.) я должен был вписывать одного человека, чтобы зарплату за этого человека отдавать «им». Месяц проходит, и этот Эмир рублей 500 имеет.
Эмир договорился с начальником, чтобы меня не стригли, как всех, наголо. Все работающие на шахте, стали получать по 100 рублей наличными деньгами. А другим стали перечислять зарплату на лицевой счет. Но это уже было связано с общей обстановкой «потепления» на зонах.
И вот блатные услышали, как я играю на баяне. Однажды я играл в бараке, и ко мне подошел Эмир. «Ну-ка, приди завтра ко мне» и дальше - трехэтажный мат.
Я пришел. «Блатные песни какие-нибудь можешь? Давай играй». Я стал играть «Мама, я летчика люблю, мама, за летчика пойду» - дальше со словами, нецензурно переделанными на зоне. С этого дня началась моя деятельность в качестве нештатного культработника-баяниста. Не знаю - почему (может быть потому, что я в молодые те мои годы был малый симпатичный), но дали мне кличку Красюк. Теперь я был Вася Красюк.
Одним из моих соседей по бараку оказался профессиональный музыкант композитор Константин Павлович Никонов. Я не знаю, из какого он города, и чем занимался до Воркуты. Но у нас он был музыкальным руководителем нашей самодеятельности. Вся музыка была у него в голове. Он расписывал нотные партии для участников наших инструментальных ансамблей с учетом исполнительских возможностей музыкантов из бараков и при этом, не имея никаких готовых нот.
В. М.: Судя по Вашему рассказу, это был действительно профессиональный музыкант с развитым внутренним музыкальным слухом, который, не имея фортепиано, и, не пользуясь никакими инструментами, расписывал ансамблевые партии. Может быть, он был и композитором, но на шахте его творческие возможности проявлялись только в записи по слуху популярной музыки для ваших самодеятельных ансамблей.
В. В.: Видя мое стремление к музыке, Никонов стал заниматься со мной нотной грамотой и обучал меня читать нотный текст. Дело у меня пошло очень быстро. Я сохранил нотные листы с рукописями Никонова, по которым он начинал со мной заниматься - вот даже стоит дата первого урока (показывает - В.М.).
Вскоре мы составили с Петром Цыбулиным дуэт, и Константин Павлович первую партию для Петра писал посложнее, а вторую (для меня) - попроще. В мой последний воркутинский год КВЧ организовало наши концертные выступления для заключенных по радио. Мы играли с Цыбулиным в отдельной комнате перед микрофоном, а трансляция шла в столовую и на весь лагерь через репродуктор на столбе. Как и на фронте, музыка поднимала людям настроение и на каторге.
В. А.: Василий Васильевич, откуда такое обилие инструментов? Вот тут на снимке целый квартет аккордеонистов.
В. В.: Эти снимки сделаны в последние годы моего срока, когда многое в нашем режиме изменилось. Да, вот на этой фотографии ансамбль из 4-х аккордеонистов, и Никонов каждому писал его партию. «Шахтерский вальс», помню, мы играли целым оркестром: семь(!) баянистов и два аккордеониста, скрипач. Настоящим виртуозом был аккордеонист Преображенский. В нашей концертной программе была ария Канио из оперы Леонкавалло «Паяцы». Эту арию пел заключенный Орлов, а аккомпанировал Преображенский.
А вот рукописные ноты, которые Никонов писал для меня. «Музыкальный момент» Шуберта, «Турецкий марш» Моцарта. Сюиту «Цыганский табор» мы играли с Цыбулиным вдвоем.
Константин Павлович оказал на меня большое влияние. «Хочешь быть музыкантом - изучай все, что связано с музыкой, читай книги про композиторов». По его совету я стал выписывать журнал «Советская музыка», в котором читал про Седьмую симфонию Д. Шостаковича, про другие выдающиеся произведения музыкальной классики. Журнал не был политическим, и его разрешали выписывать.
В. М.: (мысли вслух). Я уже пережил тот не описанный у Солженицына прецедент, когда полуголодный заключенный из Воркуты заказывает с воли баян. И такой, как оказалось, был не один. Но то, что этот заключенный выписывает в свой барак самый серьезный академический журнал для профессиональных музыкантов «Советская музыка»? С конца 50-х годов и до наших дней выходит другой журнал - «Музыкальная жизнь». Ну, это ладно - журнал для широкого круга любителей музыки. В нем много материалов про эстраду, поп, рок и другие музыкальные стили. Но, чтобы «Советскую музыку» выписывать (главным редактором журнала в те годы был композитор Д. Б. Кабалевский, тираж 13 тысяч всего), - факт совершенно неординарный.
В. В.: К сожалению, Никонову не удалось дожить до дня освобождения. Он работал раздатчиком аккумуляторов для осветительных ламп. Эти лампы заправлялись древесным спиртом. Он этот спирт потихоньку попивал. Но однажды не рассчитал дозу и отравился. У меня сохранилась фотография, сделанная на похоронах моего учителя музыки (показывает - В. М.).
Но игра на баяне - не единственное, с чем я принимал участие в деятельности нашей лагерной «филармонии». Моим самым близким другом в лагере и, даже после освобождения, стал Григорий Буховец, попавший в Воркуту из Западной Украины. Он профессионально владел искусством народного танца (в пируэте он, например, делал два с половиной оборота), и, благодаря ему, я пристрастился к хореографии. Истоки этого еще одного моего увлечения также исходят из моих родных Лестюхов, в которых мой дядя Семен был не только главным гармонистом, но и лучшим танцором.
Григорий знал много танцев и обучал им меня. И вскоре у нас в совместной программе появились «номера», с которыми мы «зарабатывали» шумные аплодисменты. Это - «Цыганочка» (с выходом), «Русский перепляс», «Яблочко» на музыку Р. Глиэра из балета «Красный мак». Начальник части (тот самый молодой лейтенант) нас с Григорием очень ценил и уважал.
Г. Буховец стал моим учителем еще в одной области познаний - украинском языке. Он был знатоком украинских народных песен, и мы с ним составили вокальный дуэт, который тоже очень пользовался успехом на наших концертах.
А любовь к украинскому языку сохранилась у меня на всю жизнь.
Пожалуй, самым ярким событием в деятельности нашей лагерной филармонии - это постановка пьесы Крапивницкого «Наталка-Полтавка». В этом спектакле было много песен на украинском языке. Вот фотография, сделанная на память после премьеры.
В. М.: Василий Васильевич, в любом культпросветучилище, где учат пению и танцам, есть еще общеобразовательные предметы - литература, история. Диплом никому не дают без экзаменов по этим общегуманитарным дисциплинам.
В. В.: На 5-й и 27-й шахтах у меня по этим предметам тоже были преподаватели. Прежде всего - это ректор Киевского педагогического института Савченко Иван Павлович. Он сам предложил мне свои уроки. Признаться, я даже и не очень хотел заниматься историей, но мой собеседник, испытывая ко мне какую-то симпатию, настаивал: «Тебе все пригодится в жизни. Ты молодой. У тебя все впереди». Профессор-историк сам сшил мне блокнотик, в который я заносил конспекты наших занятий.. В конце внутри обложки памятная надпись: Девяносто шесть листов. Верно: и подпись. Иван Павлович не скрывал, что ему эти неформальные уроки со мной тоже нужны, чтобы совсем не утратить квалификацию преподавателя. А с необходимыми для наших занятий книгами нам помогал тот же Иван Григорьевич Функ из бухгалтерии.
Первые записи по Истории средних веков сделаны в сентябре 48-го года.
Среди преподавателей моего «Воркутинского института культуры» был Быканов Николай, так же, как и я, приговоренный к каторжным работам. Средних лет. Однажды после смены, когда я ходил по бараку, этот незнакомый человек завел со мной разговор, спросил - откуда я, и сказал, что до Воркуты он работал преподавателем русского языка и литературы. Мы с ним быстро сблизились, и он сам предложил мне, как молодому парню, свои уроки, - поскольку скучает по своей профессии, а мне любые знания в моей будущей жизни не помешают. Из его бесед, которые старался конспектировать, я стал постигать историю литературных стилей и знакомиться с наиболее выдающими представителями разных литературных течений.
Занимался он так же сочинением стихов. У входа в шахту висел лозунг, автором которого был Николай Быканов. Среди заключенных ходили его же стишки на темы из лагерной жизни. Иногда культурно-воспитательная часть в концертах для заключенных давала ему выступить со своими стихами. Основам стихосложения он стал обучать и меня.
Николая очень тронул мой рассказ о нашей семье, в которой отца арестовали, единственный сын на каторге, мать об этом ничего не знает, одна растит младших дочерей. А когда уже речь пошла о моем скором освобождении, он подарил мне специально сочиненное для меня стихотворение, которое я должен был прочитать по возвращении домой своей маме.
Эти уроки Николая Быканова мне потом пригодились. После ухода на пенсию мне как ветерану войны много приходилось выступать перед школьниками, молодыми солдатами, и я всегда тщательно готовился к своим выступлениям, много работал над выбором текстов - стихотворных или прозаических, выстраивал композицию своих встреч с молодежью.
В. М.: Мне все-таки кажется немного странным, что в бухгалтерии, от которой так много зависело в судьбе заключенных, могли работать сами заключенные. Ведь Вы себя проявили лучше всего на работе в бухгалтерии.
В. В.: Все объясняется очень просто. Если бы на моем месте в бухгалтерии сидел вольнонаемный, ему надо было платить большие деньги, обеспечивать массу льгот. А заключенным не платили ничего. Себестоимость угля имела большое значение. Мы еще и честнее работали, чем вольнонаемные.
У всех заключенных по окончании срока была возможность остаться работать на шахте, многим предлагали. И были те, кто оставались. Во-первых, после каторги закрытыми для освободившихся являлись столицы и крупные города страны. У многих не было никакого угла, не было родственников, которые погибли в войну или умерли. Вольнонаемные имели большие льготы (двойной отпуск) и большие зарплаты, как работающие за 67-й параллелью северной широты. При мне в бухгалтерии главный инженер по технике безопасности Кравченко перед отъездом в отпуск на Украину получил мешок денег.
На моем новом месте работы завершилась история моих взаимоотношений с Зиной Сидричевой, из-за которой меня убрали с обжитой шахты. Когда она узнала, куда меня перевели, то приехала ко мне. Я сидел, помню, в бараке, и неожиданно ко мне пришел охранник и сказал: «Ваша любовница хочет Вас видеть». На вахте была отдельная комната для свиданий с родственниками. Зина бросилась ко мне, поцеловала, но приехала не одна. Она уже родила ребенка. Я спросил ее: «Это мой ребенок?» Она сказала «Да, твой». Я стал подсчитывать, сколько времени прошло с того дня, когда был у нее последний раз, и у меня получилось, что родить от меня она могла бы только через три месяца. И я ей сказал прямо: это ребенок не мой. Я тебя любил и, можно сказать, и сейчас люблю, но этот богатырь не мой.
Она приехала ко мне, чтобы «попытать счастья»: если бы я согласился признать этого ребенка «своим», она бы дождалась моего освобождения, и для меня был бы готов в Ненецком округе домашний очаг. Но я это предложение не принял.
А инженер В. И. Кравченко, который был с ней в близких отношениях, поступил благородно. Он сына признал своим и в отпуск повез Зину с сынишкой в г. Сумы к своим родителям. Они расписались. А ребенка она назвала Васей. Даже не мой, но он тоже оказался Василий Васильевич.
На обратной дороге они малыша простудили и он умер.
Как сложилась дальнейшая судьба Зины Сидричевой, я не знаю.
В. М.: Вы помните, какой огромный резонанс в советском обществе вызвала публикация в журнале «Новый мир» повести А.Солженицына «Один день Ивана Денисовича». То, что там было написано, - это похоже на то, что в Воркуте испытали Вы? Как Вы отнеслись к этой публикации?
В. В.: Да, я помню. Мне дали почитать эти ходившие «по рукам» страницы из журнала, которые представляли собой просто лохмотья, - до того они были «зачитаны». То, что написано у Солженицына, - все - правда. У нас все так же было.
В. М.: У Вас в рассказе прозвучало слово ОЛП. Что это такое?
В. В.: Это - Отделение лагерного пункта. Воркутинские шахты представляли собой множество лагерных пунктов, которые объединялись и подчинялись «Воркутлагу» - одному из звеньев ГУЛАГа (Главного Управления Лагерей). Можете себе представить, что начальником «Воркутлага» (а это - генеральская должность) был тот самый Мальцев Михаил Митрофано-вич, которого в декабре 1941 года назначили командиром нашего 1458 спецбатальона, сформированного из подобных мне лиц «социально опасных по классовому признаку».
В. М.: И это один и тот же человек?!
В. В.: Да, хотя узнал я об этом позже, уже после освобождения.
В. М.: Василий Васильевич, но ведь тогда, в 42-м, ваш батальон попал в плен?
В. В.: Что было потом с моим командиром, я не знаю. Тогда каждый спасался, как мог.